Всякий, кто смотрел советский сериал «Следствие ведут знатоки», скажет, что эта песня — гимн нашей милиции: «Наша служба и опасна и трудна, и на первый взгляд, как будто не видна». Но если бы вы видели нас, не рядовых работников Предприятия электрических и тепловых сетей в период строительства города, то согласились бы, что так и про нас можно и нужно сказать. «Часто слышим мы упреки от родных, что работаем почти без выходных». Только не замечает никто ни работу следователей, ни работу коммунальщиков. И если иной раз выходит указ о награждении орденом особо отличившегося милиционера, как правило, увы, посмертно, то городским чистильщикам от скверны ордена не дают, даже если какой-нибудь трудяга всю свою жизнь положит на алтарь коммунальной службы.
Извини меня, уважаемый читатель, что в рассказе о своих мытарствах на посту начальника энергорайона стану много шутить и упоминать не самые положительные моменты своей службы. Про трудности чего там писать, никому и никогда не было легко, если он на благо людей пахал нерюнгринскую целину. И при упоминании известных в городской истории людей не всегда буду петь им дифирамбы. Нет, они все, конечно, люди знаменитые и заслуженные, про каждого можно оды писать. Но ведь и написано немало добрых слов о строителях города Нерюнгри. Вы такое читали и уже запечатлели в своих душах, что многие здесь искренне старались и совершали трудовые подвиги, достойные упоминания в веках.
Я же, не в ущерб добрым воспоминаниям о геройских наших людях, пройдусь «вдоль по Питерской», то бишь по какой-нибудь нерюнгринской улице с юморком да прибаутками. Вон Борис Рубашкин как любил петь про самый серьёзный и самый героический Петербург-Ленинград:
Чижик-пыжик, где ты был?— На Фонтанке водку пил!Выпил рюмку, выпил две —Зашумело в голове!
А мне и сам бог велел много-много шутить, чтобы воспоминаниями о трудной службе не навредить пищеварению тех ветеранов и первопроходцев, что помнят — каково это было собирать на свою голову шишки на месте южно-якутских лесочков по сопкам, где теперь величественно стоит город.
Первым из всех, с кем сопряжена была моя работа, хотел бы упомянуть первого председателя Нерюнгринского горисполкома Кочнева Михаила Пантелеймоновича. После нас он служил ещё Министром бытового обслуживания населения Якутской АССР. В Нерюнгри, помимо всего прочего, он тоже много занимался бытом людей. В непринуждённой обстановке милейший Михаил Пантелеймонович чаще всего общался с якутской составляющей населения. Его часто звали на домашние вечеринки по случаю торжественного новоселья земляков из Якутска, и он непременно оказывал им внимание.

А меня заносило на такие вечеринки не только потому, что тоже кое-что хоть маленько значил для быта горожан. Но ещё и потому, что среди моих хороших городских знакомых было много якуток и якутянок. Не все понимают разницу, и мне в напряжённой межнациональной обстановке в якутском аэропорту пришлось однажды даже объяснять, что якутки — это все расчудесные девушки и женщины якутской национальности, а вот якутянки, про которых кто-то из пассажиров высказался нелестно, это жительницы хоть города Якутска, хоть республики Якутия — независимо от национальности. И брать якуткам на свой счёт нервное высказывание измотанного из-за нелётной погоды матерящегося паренька не стоит. Он изливал свою злобу не на возмущённых в силу своей национальной гордости якуток, а на русских якутянок в кассе, отказывающих ему в продаже билета на задерживающийся самолёт. Тогда я своей пламенной речью убедил всех едва не начавших потасовку и с миром разрешил национальный вопрос. «Вот, — хлопал я по плечу другого паренька, собиравшегося со мной лететь из Якутска в Нерюнгри, — вот он самый выразительный светловолосый русак, а к якутам и якуткам относится с огромным уважением». «Правда ведь?» — спрашивал его я. И он утвердительно громогласно соглашался: «Конечно, конечно!» Но потом в самолёте он мне говорил уже на ухо: «Только я не русский, я — чистокровный мордвин, мокша».
Так вот, Кочнев, когда в очередной раз видел меня на очередном новоселье, за ломящимся столом, в окружении гостеприимных якуток, он непременно их подзадоривал: «Угощайте, угощайте, хозяюшки, покажите гостю, как хлебосольна якутская земля!» Он мог и сам мне рассказать, как приготовить юколу. Или как возили царю кобяйских карасей. Задерживался Михаил Пантелеймонович не на долго, так что я всегда сожалел о том, что опять не успел сказать ему самую трезвую мысль: «Да, хороша якутская закуска во всех её видах. Но пьём-то мы под неё водку русскую».
А ещё меня подмывало спросить, пошто это в Алдане на памятнике (установленном при его участии) изображены Вольдемар Бертин и Михаил Тарабукин? Ну и что с того, что в апреле 1923 года первая Якутская трудовая артель, возглавляемая почти «латышским стрелком» В.П. Бертиным, отправляется за золотом в верховья Алдана и в июне того же года с помощью якута-старателя М.П. Тарабукина, уже работавшего там со своими людьми, якобы открывает Алданский золотоносный район? Да туда ещё задолго до них бегали за золотишком китайцы, для которых и Амур никогда не был границей, и южная Якутия, очерченная произвольно по Становому хребту, была мало знакома якутам, но была почти что своим домом для пронырливых искателей приключений китайцев.
Не поминайте нас лихом, уважаемый Михаил Пантелеймонович, если только на том свете удаётся вспоминать про нас, пока живущих, — как мы с теплотой вспоминаем Вас.