Строили город люди разного возраста. Было много молодёжи, и я знаю тех ребят, которые все выходные дни посвящали походам. Это сейчас главная нерюнгринская горка с телецентром, где отстроили больничный комплекс, накатали лыжню, устроили трассы спуска, выглядит вроде как обустроенная, когда на неё смотришь с города. Но ведь раньше и ближние, и дальние склоны были истоптаны множеством тропинок, которые сейчас позарастали. Многие не самые любящие ходить, считали нужным потоптаться по горе. Я с грузом и с кем-то из малышей на плечах вышагивал почти до телецентра, сворачивал налево, спускался к Чульману и там репетировал со своей ещё маленькой детворой, дошкольниками, сплавы на резиновой лодке.

Но это будет потом, когда появятся потомки. А поначалу большинство из нас не было обременено семьями. Под руководством нашего комсомольского начальника и заядлого туриста Коли Жандармова, худенького такого, что было удивительно — в чём душа держится, мы совершали вылазки на пару дней в дебри нерюнгринского края. Была у меня фотография, где мы без верхней одежды до пояса сидим на громадных камнях вершины горы, и даже по сравнению со мной, отнюдь не богатырём, Коля выглядит совсем щупленьким воробышком. Не будем надолго отвлекаться, но ежели кто помнит Николая Александровича как владельца магазинов «Большие глаза», так мой приятель в комсомольском возрасте был в три раза меньше — вот что делает с человеком тяжёлая доля предпринимателя.

По зарослям стланника-«мордохлёста» мы забирались на высокую гору за разрезом и высматривали сверху, где там выстроились домики Беркакита. Шли в верховья Чульмана и в речной долине, на огромном ледяном поле, не таявшем и в июльскую жару, с толщиной сплошного льда выше половины человеческого роста, играли в футбол, соорудив из рюкзаков ворота. При возвращении домой мы помимо своего рюкзака за плечами вешали на грудь и рюкзак наших походных спутниц, потому что у них уже не хватало сил тащить и себя, и свои шмотки.
А если выбирались за посёлок Чульман, в одно вероломное без-фарватерное место, где река буравила камни-валуны и перед крутым поворотом с размаху била о скалы, то устраивали там, на самом отчаянном участке, сплавы. И хотя все там были учёные и в защитном снаряжении, всё же не всякий раз возвращались без потери какой-нибудь лодки. Должен признаться, что хоть я уже и отслужил на флоте больше трёх лет, и в совершенстве владел и стилями плавания, и лодочными вёслами — но то другое дело, а в сплавы на перекатном участке с бешенными прижимами меня не допускали, не прошёл подготовку нужной категории. Приходилось как тому ишачку тащиться по берегу, может даже с чужим лишним инвентарём, но с тяговыми лошадиными силами у меня было всё в порядке.
Однажды торопились возвратиться почти от места слияния Чульмана с Тимптоном в посёлок, чтобы успеть на последний автобус до Нерюнгри. Спешили очень, на последней стоянке решили даже не кипятить воду для чаю, а попить просто сладкую холодную воду из родника. А поскольку все считали нужным поддерживать радостное настроение, то шутили кто как может. Стали вспоминать народные приметы про атмосферные осадки, потому что накрапывал дождик. И я выдал придуманный тут же шедевр народной приметы: «Если сахар сыпят в воду, жди хорошую погоду». Посмеялись, бодренько снялись — и успели таки добежать на уходящий автобус.
Не раз сплавлялись по Чульману на самых разных плавсредствах. Ну то были такие прогулочные сплавы в летнюю пору, когда уровень воды средний — не мелко для прохода перекатов и не многоводно, когда скорость большая. Тяжелее было управиться, когда несколько дней лили дожди и вода с верховий грозила пронести мимо старого города. Справлялись конечно. Уже позже с годами попали под сплошные дожди вместе с детской компанией, и мой дошкольник, глядя, как бурно несёт нас поток, взмолился: «Папа, высади меня, я пешком пойду». Но папа был непреклонен, и вскорости нас поил горячим чаем на травах работник повысительной насосной станции на правом берегу.
Работа отнимала много времени, собираться для очередного похода не всегда удавалось. Поэтому часто ходил пешком в одиночестве. Оттого плутал по лесным тропинкам к Кабакте. Или барахтался в болотине у места впадения Олонгро в Горбылах.
Про дальние походы, например на кряж Зверева или ещё намного дальше — к озеру Токо, куда использовали вездеходы, писать не буду, там нужна серьёзная подготовка. Про «малые пробежки» от Нерюнгри через Серебряный Бор до реки Горбылах или от посёлка Восточного на реке Гилюй до аэропорта Тынды можно и не рассказывать, 20 км не расстояние. По автодорогам, даже когда они были ещё не дорогами, а направлениями, гулять было совсем не сложно. Привычка ходить пешком помогала быстренько отмахать от железнодорожного Невера до золотодобывающего Соловьёвска, от Кангаласского угольного разреза до Графского Берега на реке Лена (километров 45-55). А потом не вызывали вопросов и марш-броски от Нерюнгри до Тынды (200 км) или даже до Алдана (270 км) — наверное, многие ещё помнят времена трудовых миграций при сплошном безденежье.
Позднее, когда все мы стали очень взрослыми и страна наша даже слишком по-взрослому шагнула далеко прочь от молодых романтических увлечений, самолёт от Якутска или Алдана возил меня с работы домой очень-очень часто. Потому что работа была на территориях от Амурской области до Забайкальского края и до якутской Колымы, там на объектах трудились специалисты моего частного наладочного предприятия. В аэропорту Чульмана надо мной шутили: «Ты бы купил уже проездной, а то каждую неделю летаешь туда-сюда-обратно».
Я и сейчас в свои 70 с гаком частенько прогуливаюсь летом на расстояние от 30 до 50 км. Так меня научила жизнь, это уже стало привычкой, а привычка — вторая натура. Consuetudo est altera natura, — говорил на латыни Блаженный Августин, и похоже выражались ещё до нашей эры Цицерон в Риме и Аристотель в Древней Греции.